Корреспондент «РГ» вспоминает события 2002 года — теракт на Дубровке

Утром в Комитете ветеранов афганской войны проходило заседание координационного совета. В основном говорили о федеральной программе помощи инвалидам. Это был третий день захвата заложников в Театральном центре на Дубровке.

Когда заседание закончилось, я зашел в кабинет к председателю комитета, своему близкому другу Руслану Аушеву. Появился его помощник Петр Васильевич: "Звонили из "Московской правды", там в заложниках на Дубровке их девочка - она уверяет, что террористы хотят разговаривать с Аушевым". Руслан на это как-то смутно отреагировал: "Хотят - пусть обращаются ко мне через штаб". Он не горел желанием туда ехать, потому что видел: многие политики крутятся возле захваченного театра с одной целью - отпиарить себя, наварить на этом деле капитал. Оказаться в одной компании с такими людьми Аушеву не улыбалось.

Я забрал у Петра Васильевича бумажку с телефонами и стал названивать в "Московскую правду", главному редактору. Он подтвердил, что действительно их сотрудница находится в театре, дал номер ее мобильного телефона и попросил с ней связаться. Я дал свой - пусть она тоже звонит.

Однако вначале все мои попытки дозвониться до этой девочки оказались неудачными, то занято, то нет соединения. Но очень скоро она сама позвонила. Это был странный звонок. Если бы не предупреждение редактора, я бы подумал, что меня разыгрывают. Ее звали Аня. Она с каким-то хихиканьем: "Владимир Николаевич, вы меня не знаете, это Аня, хи-хи-хи. Нельзя ли, чтобы господин Аушев подъехал? Хи-хи-хи". - "А это ваша личная просьба или террористы хотят его видеть?" - "Они вообще никого видеть не хотят. Но если он приедет, они не откажут ему, мы это чувствуем". - "Давайте договоримся так: пусть трубку возьмет кто-то из чеченцев и подтвердит, что они будут вести переговоры с Аушевым".

Пока я вел эти разговоры, Руслан куда-то уехал, причем, как я понял, уехал он далеко, в Подмосковье. Правда, перед отъездом он мне сказал, что будет на связи, что готов прибыть к театру, если получит подтверждение от штаба. Я тоже отправился к себе в офис, на Красную Пресню.

С этого момента и я стал заложником - этих звонков оттуда. Аня звонила через каждые пятнадцать минут. И уже не хихикала. С каждым разом ее тон делался все тревожнее. Она думала, что Аушев рядом со мной. Один раз она передала трубку террористу, но он, узнав, что говорит не с Русланом, тут же прервал связь. Эта Аня рассказывала мне о том, что там происходит, она умоляла, она кричала, она говорила, что вот-вот их всех убьют, если не приедет Руслан Аушев. Где-то в четвертом часу она позвонила и сказала, что в центре зала террористы установили огромную бомбу и готовы ее взорвать.

Я опять связался с главным редактором "Московской правды", предложил ему вместе искать выход на штаб. Он согласился.

В какой-то момент мной овладело отчаяние. Умоляющий голос этой девочки... Сознание собственного бессилия... Ожидание близкой катастрофы... Ну что я мог сделать? Что? Я с трудом взял себя в руки и снова взялся за телефон. Наконец что-то стало склеиваться. Мне позвонил министр правительства Москвы Александр Ильич Музыкантский: "Террористы действительно были бы готовы встретиться с Аушевым. Но поскольку это фигура политическая, требуется, по-видимому, согласование наверху". - "Вы мне лучше ответьте, что сейчас делать? Ехать Аушеву туда? Есть хоть какая-то гарантия, что его пропустят в здание театра?" Музыкантский помолчал, тяжело вздохнул: "Пусть едет, хуже не будет".

Все это время я еще параллельно разговаривал с Русланом, сообщал ему о своих действиях. Теперь позвонил снова: "Тебе надо срочно быть там. Считай, что согласование со штабом есть. Я тоже выезжаю. Встретимся у метро "Пролетарская".

Опять позвонила Аня: "Они дали нам полчаса. Ну, пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь. Ну, пожалуйста! Я вас умоляю, родненький".

Я вышел на улицу. В кафе напротив зоопарка громко играла музыка и танцевали молодые люди. Ничто не напоминало о том, что совсем близко беда. Я даже головой потряс - наваждение какое-то. Сел в метро и через двадцать минут был на месте. Вскоре подъехал Руслан. Нас пропустили через все кордоны, и около пяти часов вечера мы были в штабе, устроенном в здании госпиталя для ветеранов войны. Там никто ничего не мог посоветовать: куда идти, к кому обращаться. Руслан решил найти руководителя всей операцией. Нам показали его автобус.

Было много людей, много машин и много суеты. Встретили бывшего министра - у него в заложниках оказалась дочь. Он ходил под дождем с черным лицом, курил, молчал.

Потом мы поднялись на второй этаж, нам показали, где сидит высшее руководство. Это был кабинет главного врача. Я остался в приемной, а Руслан зашел в кабинет. Мимо то и дело мелькали знакомые лица... Зачем-то появилась Алла Пугачева и тут же пропала.

В приемной было много мужчин - как я понял, силовики. Они мельтешили, звонили по телефонам...

У меня опять раздался звонок: Аня спрашивала, далеко ли Аушев? "Рядом, в трех метрах". - "Тогда дайте ему трубку, с ним хотят говорить".

Я передал трубку Руслану, он стал говорить на чеченском языке. Потом связь прервалась. Минут через двадцать опять позвонили из театра, я снова дал ему трубку. "Все, - сказал он, возвращая мне телефон. - Договорились. Сейчас пойдем".

Они пошли втроем - Евгений Примаков, Руслан Аушев и депутат Асламбек Аслаханов. Я проводил их до последнего рубежа, а сам остался за грузовиками, метрах в ста от входа в театр. Стал ждать. Шел дождь, сделалось совсем темно. В театре на втором этаже время от времени раздвигались и снова сдвигались жалюзи. "Там у них снайпер", - меланхолично объяснил стоявший рядом со мной оперативник.

Они вернулись примерно через час. Мрачные. Молчаливые. Отмахнулись от журналистов. Примаков почти сразу уехал на доклад в Кремль.

Руслан рассказал мне, как было. Они зашли в здание. На первом этаже никого. Жутковато. Примакова поставили в середину: мало ли что. Поднялись по лестнице в холл на втором этаже. Там несколько стульев, столик. Все опутано какими-то проводами, коробки, ящики. Им велели ждать, пояснив, что Бараев сейчас молится. Ждали более получаса. Никакого пиетета к гостям террористы не проявляли, смотрели на них настороженно.

Пришел Бараев и сказал, что они - роботы, ожившие трупы и им не надо думать о своем будущем, они пришли сюда умирать. Вот так на этом и толклись несколько минут: Примаков - свое, террорист - свое. Наконец Бараев в раздражении встал: ну все, нам говорить больше не о чем. Тогда вмешался Руслан: "Ты не прав. Евгений Максимович старше тебя, ты сядь и выслушай его". В некотором смущении Бараев снова сел, и разговор был продолжен. Попросили отпустить детей. "Нет, - сказал чеченец. - Всех детей мы уже выпустили. Остались те, кому пятнадцать лет и старше, а они по нашим законам уже не дети". Еще он сказал, что если завтра до 10.00 к ним не явится официальный представитель президента, то с 12.00 они начнут расстреливать заложников.

Все бандиты были без масок. Руслану показалось, что с соратниками Бараева можно говорить, а вот с ним самим любой диалог был обречен. "Он и родителей своих не стал бы слушать".

- Я же тебе говорил, что ничего не получится, - грустно закончил свой рассказ мой друг.

- Но зато у тебя теперь совесть будет чиста, ты сделал все, что мог.

- Да, это, пожалуй, правда.

Около десяти вечера мы покинули страшное место. Больше оттуда мне никто не звонил.

...На следующий день, через несколько часов после штурма, я связался с редактором "Московской правды": "Как там наша Аня? Удалось ей спастись?" - "Да, она и ее подруга в больнице. Обе живы. Передай Руслану огромное спасибо, скажи, что наша газета всегда к его услугам".

Вот и все.