12 марта исполняется 85 лет со дня рождения драматурга Григория Горина

Замечательного драматурга Григория Горина я воспринимал как нового Евгения Шварца: он умел делать знакомое новым, наделяя чисто горинской иронией и делая сюжет поводом для собственных размышлений о природе человека - как правило, печальных. Врач по первой профессии, он выстраивал анамнез общественных хворей, причем делал это с изумительной артистичностью и изяществом, никогда не опускаясь до грубо злободневных аллюзий. В этом смысле он стал полноправным соавтором театра "Ленком" великой эпохи Марка Захарова и того особого "теа-кино", который они с Захаровым сотворили вместе, и аналогов которому в кинематографе нет. Их спектакли "Тиль", "Королевские игры", "Поминальная молитва", их фильмы "Дом, который построил Свифт", "Тот самый Мюнхгаузен", "Убить Дракона" - работа не только единомышленников, но и людей одной крови.

За полгода до его смерти, в ноябре 1999 года, состоялась наша первая и последняя беседа. Мы проговорили почти два часа, и теперь оказалось, что он видел надолго вперед. Вот несколько фрагментов.

О "своей" публике

- Моя публика состоит из людей двух типов. Первые любят драматургию притчеобразную, с элементами истории, причем для меня здесь важны неожиданности в развитии судеб. Мне не дан психологический анализ, а вот некоторая авантюрность - свойственна моему характеру и способу сочинительства. И вторая часть аудитории - те, кто хотят почерпнуть в театре какие-то мысли о своей жизни. И я хочу в этой их жизни присутствовать как драматург в моем возрасте и с моим пониманием жизни. И поделиться своими размышлениями. И все это должно быть немножко весело - такое свойство письма. Острота, в которой есть мысль. Просто веселую комедию мне писать неинтересно, и я это не очень умею. А размышления человека, сидящего в зале, я учитываю. И даже иногда спрашиваю себя: а как ведет себя на спектакле зритель? Вот ты рассказал ему интересную историю - а он что, должен все это просто впитать как губка?

Я думаю, что театр в будущем станет похож на большую компьютерную игру. Созерцание кончается, начинается активное восприятие. Зритель в зале инстинктивно ищет мышку от компьютера: вот если этого героя повернуть направо - что с ним будет? Скоро он сам будет решать, убить героя или нет.

Зачем зритель идет в театр

- Я ясно ощущаю, как умирает "зеркало" театра. Ни за какой правдой жизни в прямом смысле этого слова зритель в театр уже не пойдет. Телевизор эту правду показывает в сто раз быстрее и интереснее. Невозможно сейчас сделать интересную пьесу о беженцах из Чечни. Живые лица и отчаяние, которое мы видим в документальной хронике, в сто раз выразительнее. Конечно, может родиться какой-то новый взгляд на эту человеческую драму, который я сейчас не могу даже представить, и кто-то об этом по-новому расскажет. Но я вижу, что и молодые драматурги не стремятся жизнь просто отражать. Они могут показать абсурдность этой жизни, как Коляда или Драгунский. А мне нужна временная дистанция от события. Я - выдумыватель. Мне выдумка интереснее.

О новой публике

- Новая публика мне нравится. Я много езжу по городам России, где меня активно ставят. Театры там полны. Я не говорю о традиционно театральных центрах, как Екатеринбург или Челябинск, но театры полны и в Твери, и в Мурманске. Я рад, что мои пьесы востребованы. Но "Чума на оба ваши дома" или "Кин" - каким боком это жителям Брянска? Оказывается, это соответствует их представлению о назначении театра. Нужны определенные котурны, на которых театр стоит по отношению к ним. Не просто рассказ про Колю и Лену, которые живут у них в подъезде, - об этом они и сами все знают, и что ни напишешь, для них это будет ложь. А вот когда напишешь, что произошло в Вероне - для них в этом лжи нет. Существует некий ирреальный мир, которым они очень дорожат и не хотели бы, чтобы театр его разрушил.

Раньше мы над этим охотно иронизировали - мол, обыватель требует сделать ему красиво. Но я не вижу в этом ничего страшного - чтоб делать красиво. Люди в театр ходят за этим. Я буду себя ассоциировать с тем, что происходило пять веков назад, и тогда пойму, что делать с Колей из соседнего подъезда. А иначе это будет не театр, а телепередача "Моя семья". По сравнению с реальной жизнью, которая пришла в наши дома вместе с телеэкраном, театр все равно будет собранием ряженых.

Сказка о курице и яйце

- Может ли искусство влиять на жизнь? Я думаю, оно влияет, и будет продолжать влиять. Просто иначе. Оно перестало учить жить. И слава богу. Оно перестало давать однозначные ответы. А вот поучать или учить - здесь очень тонкая грань. Конечно, настоящее произведение искусства нас учит всегда. Но я сторонник того, чтобы искусство учило на уровне живописи. Реалистическое полотно "Опять двойка" нас тоже учило жизни, но я всегда пугался таких уроков. Учит, наверное, и Сальвадор Дали, и его часы, висящие, как сопли, на деревьях, возбуждают в нас мысли, но это его учение обращено к подкорке. Слова стерты, воздействие приобретает иные формы, искусство рассчитывает на активного зрителя. Конечно, есть активный зритель на уровне пьесы "Так победим!", где зал в политической борьбе "выбирал" позицию Ленина. Сегодня такая пьеса уже не сможет собрать аудиторию.

Единомыслие зала повторяло единомыслие общества. Теперь и в пьесах и даже в своих выступлениях перед публикой я стараюсь обходить политические тенденции, избегать разговоров об этом. Мои фельетоны, которые имели отзвук восемь лет назад, когда было понятно, где красные, где черные, а где белые, и зал отвечал мне смехом, теперь уже не смогут зал объединить вокруг какой-то идеи. Вокруг идеи о том, что старость смешна и ужасна, а молодежь мы не понимаем, объединить аудиторию легко. А вот сказать, что молодежь должна идти в капитализм, невозможно - половина зала замкнется. И имеет на то право: люди не за этим сюда пришли. В старых спектаклях "Ленкома" реплика, которая когда-то вызывала отзвук, теперь умирает, зато отзвук вызывает другая - о несовершенстве человеческой жизни, об относительности наших понятий о том, что такое хорошо и что такое плохо. Зал стал более ироничен и более активен - он сам решит: "Не изображай из себя проповедника, я к тебе не за этим пришел!".

Поэт в России больше, чем поэт?

- Затертая фраза Евтушенко сегодня бессмысленна: больше чем поэт быть нельзя. Пафос моей последней пьесы "Шут Балакирев": шут к концу жизни понимает, что и шутом он был плохим, и движение по общественной лестнице не вышло - он пас коров хорошо и, может быть, в этом было его главное назначение. Но каждый раз эта жизнь ставит его в сложную ситуацию. И царь Петр к концу понимает неправедность крутых мер: переделка такой страны - непростое дело. И может быть, прав был не он, а царевич Алексей: надо было медленно, нравственно. Но в истории остался штамп: Петр - великий преобразователь России. На самом деле что-то он преобразовал, а что-то угробил. Люди, его окружавшие, тоже сделали многое для России и многое в ней погубили. Один проворовался, другой спился.

Что-то подобное происходит в нашем сегодняшнем обществе, когда мы попали из огня в полымя. Я не могу сказать однозначно, что возникающий у нас строй лучше, чем прежний, - не могу. В чем-то он лучше, и это очевидно. В чем-то хуже. Для всех, в том числе и для художника. Но это данность. И самое нелепое сейчас - останавливаться. Есть на этот счет замечательная фраза: оставим богу его работу. Нам опять ставят определенные задачи, и я должен решить, как мне поступить. С этой точки зрения активный зритель, который будет для себя решать какие-то задачи, - для меня максимально позитивный и полезный, для него хочется работать. Да, театр вмешивается в жизнь. Я прихожу, я понимаю, что ответа не даст ни автор, ни актер. Но они страдают моими болезнями и предлагают: думай сам!